|
Вскоре я отправился с экскурсией на заросшую лесом гору Машук. Вообще-то до самой макушки давно проложена спиралью асфальтовая дорога, но я пошел пешком, вслед за замечательным местным старичком-экскурсоводом. Неожиданно к нам присоединилось полторы дюжины нефтяников в состоянии между "отдохнуть" и "выпить". Старичок регулярно останавливался, чтобы сообщить что-то занятное. Вроде того, сколько весила пуля "лепажа", и какова была скорость ее выхода из канала ствола, выражаясь по-военному. Он был нескучен. Промысловики, ни на что не глядя, пошатываясь на ходу, хаотично двигались по краю дороги. Зачем они пошли за экскурсоводом - тайна тайн. Я сомневаюсь, что они сами это понимали.
В этот момент и произошло самое яркое событие того лета, ради которого все и пишется. Не заметив, что иду уже в гуще пролетариата, я сорвал побег горной душицы и размял между пальцами. Поднял голову и вдруг увидел, что кругом стоят люди с похожими лицами и смотрят на мои руки. Тишина. Надо было что-то непременно сказать, я это чувствовал. И я сказал: "Мужики, душица!" Тяжелое молчание было мне ответом. Тогда я несколько растерянно добавил: "Можно нарвать и в чай заваривать". Пауза затянулась. Наконец, один из них перевел оловянные глаза с цветка на меня и мрачно спросил: "Ну и хули?"
Собственно, это все. Но скоро минет 15 лет, как нейдет у меня из памяти та прогулка. Как себе представлял будущего человека Лермонтов, интересно? Все мы от природы в большинстве своем оптимисты и ждем, что лет через пятьдесят-сто людская натура непременно исправится к лучшему. Но вот пуля "лепажа", способная снести маленькую березку, угодила в молодого поэта с расстояния, на котором я мог бы прочесть надпись на его пуговице. Такие были времена и правила. Прошло не сто, а сто шестьдесят лет и на это место пришел отдыхающий организм и спросил меня: "Ну и хули?" А ни хуя - ступай себе, куда шел. Прости меня, бумага.
Через неделю, после завтрака, я вновь заведенным порядком шел по коридору прочь из санатория и услышал: "Дедушка, ты умираешь? Не умирай, дедушка". На продавленных диванах под головами в бигуди привычно стучали спицы. Я развернулся к телевизору: "Господи, да что же он никак не помрет-то?" Спицы замерли. Одна дама зыркнула на меня, задумалась и выдала: "А у них там больницы такие. Помереть не дают. Он помирает, а они его все колют и колют. Он и мается". А вторая заметила: "Его бы к нашему фельдшеру, на буровую. Тот бы его до обеда к архангелам определил!" Мы дружно заржали.
Вечером промысловики устроили отвальную - на утро им предстояло двигаться в направлении Северного Полярного круга. Отдых закончился. Кто сумел - сбежал, кто не сумел - пил. Пили медсестры, врачи, жены нефтяников, водители и отдыхающие всех диагнозов и возрастов. Пили, что называется, до смерти. Первый тост провозгласил главный бригадир: "Мужики, выпьем за то, что мы русские люди!" Потом пили персонально за каждого нефтяного начальника, за международные успехи отечественного футбола, космос и не помню уже за что. Ближе к стадии "устать" сменивший задремавшего бригадира нефтяник икнул, уже не вставая с места: "За баб!" Но я-то уже целые сутки знал, что русские женщины гораздо лучше, чем русские люди. И пребываю в этом убеждении до сей поры.
Начало | << | 1 | 2 | >>
|
