|
Зима 2005 г. Молодой американец, лет 30-35 привел в баню московскую барышню, с трудом совершеннолетнюю. Барышня стройная, милая. Отчаянно жеманилась, почти кривлялась и говорила на английском в рамках 6-7 класса нашей школы. Я лежал и читал книгу Гришковца про рубашку. То есть, чувствовал свое полное моральное и интеллектуальное превосходство. Книжка мне очень нравилась, о соседях я быстро забыл. Не тут-то было. Американец пристал с фотоаппаратом. Сними, да сними. Ладно, снял счастливых, читаю.
Тут у них на диване возня пошла, как положено. Барышня пытается балбесу объяснить, что ей неудобно такими вещами заниматься при посторонних. В смысле целоваться-обниматься. Да английского ей не хватает. Лезет янки под подол, читать мешает. Наконец, устал, потащил ее в пустую парилку. Тут у него тоже промашка вышла - он русскую парилку, видимо, раньше не посещал. Вылетел пулей через минуту.
Девушка минут пять там отсиживалась, но и такому героизму бывает конец. Тут кавалер к ней подсаживается и начинает ее раздевать. Она отбивается не на шутку. А он, видно, поил-кормил ее изрядно. И очевидно: полагает, после такого инвестирования ему положено все. И сдирает с бедной лифчик, глядя прямо мне в глаза. Девушка перепугалась не на шутку, в глазах паника. И тоже на меня глядит.
Я читаю книжку Гришковца, там все о благородстве больше. Выходит, мне надо что-то делать. Иначе, чему я сочувствовал пять страниц назад? Хотя и не виноват, что девица глупая. Наела, поди, у американца на полтысячи зеленых. И не знает, что там это не преклонение пред твоей красотой, а такой договор "акцепт-оферта". Коли ты по умолчанию принимаешь дорогие жесты, значит, выражаешь симпатию с непременным продолжением.
Ладно, американец туго знает, что сначала надо женщину ужинать, потом танцевать. Ведешь на ужин - кладешь презервативы в карман. Но не таким же способом это делают в Америке? Или в бане тоже? В ту секунду вспомнил я рассказ тестя, противотанкового артиллериста, подбившего 6 "Тигров" (за такое Героя Советского Союза давали). Немцы настолько нас презирали, что легко испражнялись прилюдно. То есть русских они за людей не держали. И демонстративно мылись голышом на бруствере на короткой дистанции.
Ну, насчет помыться - я полагал, у них культура тела иная. Но Валериан Семенович упорно считал, что так они нашим бойцам свое презрение выказывали. И стрелял по ним дорогими противотанковыми снарядами, за которые отчитывался. Рисковал перед командиром, а особенно перед особистом: такой пустой расход легко квалифицировать как саботаж.
А тут тощий, не спортивных кондиций гость столицы почти насилует жалобно пищащую девицу. Схватил ее за грудь, весь улыбается, вроде как это шутка. А она мамочку поминает. И оба смотрят на меня. Может я напрасно не верил в их заморский харрасмент? Может он есть на свете? У девушки-то трусики уже чуть ли не на коленках.
И почувствовал я себя вмиг как тесть под Курской дугой: стоит враг и гадит, глядя мне в глаза с презрением. Ноги об меня вытирает. Что делать? Встал только, двинулся не спеша. Он сразу лапы убрал, нахал блондинистый. Сидит, улыбается нетвердо.
Стою я так над ним, секунды бегут. Может, как герою Гришковца, облить презрением? Сказать что-нибудь веское, вроде Fuck you? Или как Валериан Семенович на фронте, съездить с правой? А что? Он сидит, я стою. Позиция куда лучше, чем у тестя на Курской дуге.
Не дал я в морду хозяину жизни. Навис молча, пялюсь сверху, а барышня тем временем потной газелью мчится в женскую раздевалку. Янки помаялся на диване слегка и тоже свалил по-тихому. Пропали его труды, уцелели его презервативы. Развернулся я как идиот, вернулся на место, сел, уткнулся в Гришковца. Не вышло из меня Героя Советского Союза. Тонкого интеллигента тоже не вышло. Глупо вышло. Ну, и черт с ними со всеми.
|
